Ледяной ад - Страница 13

Сложенная из громадных каменных глыб в излюбленном сталинскими архитекторами стиле готического свадебного пирога, башня подавляла все постройки в близлежащих кварталах. Ее заказал сам Старый Козел. Вкупе с четырьмя подобными башня образовала пятиконечную звезду. Пять оплотов режима, заселенных советскими светилами — министрами, актерами, сотрудниками НКВД, учеными, художниками. Большинство прежних соседей Руденко умерло, их квартиры перешли к внукам или сдавались внаем. Адмирал слышал, что какая-то новая шишка строит бассейн на террасе собственного пентхауса.

Нынешними соседями Руденко по лестничной площадке были надутый дурак, возглавлявший Институт США и Канады, прима-балерина из Большого и ее девятнадцатилетняя сожительница, любовница пожилого всемирно известного тяжелоатлета и чрезвычайно общительный американец — президент коммерческого банка; над адмиралом жили военные, женатые вроде Руденко на своей работе.

Личную жизнь адмирала, как и многих людей его поколения и призвания, бесповоротно изменила война. Он родился в Таганроге — городе, возникшем на развалинах древней крепости и пропитанном духом насилия. Два раза Таганрог ровняли с землей турки, один раз — генуэзцы. Потом город пострадал от армии Деникина и от полчищ Гитлера. В Таганроге погибли родители Руденко, его невеста, сестры, три тетки, бабушка по материнской линии. Однажды уехав из родного города, адмирал больше никогда туда не вернулся: несчастливое место.

Хорошо хоть старший брат, Алеша, пережил войну — наверное, потому, что сражался с фашистами вдалеке от Таганрога. Был ранен, но не умер. Теперь Алеша кое-как существовал на мизерную пенсию и присматривал задачей Руденко. Скромным участком к югу от Москвы адмирала осчастливило министерство, тем самым выразив признательность за многолетнюю преданную службу. Руденко так и не удалось уговорить брата, девяностолетнего старика, перебраться в Москву, в адмиральские хоромы с видом на Яузу. Алеша предпочел остаться в компании рыжих цыплят.

Лязгнув, лифт замер. Бесцветный швейцар рывком распахнул полированные двери. Подчеркнуто игнорируя его грубость, адмирал вышел из кабины. Дверь и бронзовая решетка — модерн и декор — с грохотом захлопнулись. «Когда-нибудь я пристрелю этого неисправимого троцкиста», — подумал Руденко, перекладывая пакет из руки в руку и роясь в карманах пальто в поисках ключа.

Оказалось, его квартира открыта.

— Георгий Михайлович, — раздался знакомый бас.

Второй заместитель министра Панов возник из тени кресла, стоящего у декоративного камина, и поднял стакан, приветствуя старого соперника.

Сняв пальто, Руденко расплылся в широкой искренней улыбке и кинулся к другу с распростертыми объятиями.

— Евгений Александрович! — Он похлопал Панова по плечам и расцеловал в обе щеки.

— А это что такое? — Панов изобразил изумление. — Уж не думаешь ли ты огреть старого друга дохлой рыбой? — Он ткнул пальцем в пакет, который Руденко положил на сервант.

Адмирал рассмеялся и, захватив пакет, прошел на кухню.

— Давно ждешь? — крикнул он Панову.

— Да нет, — отозвался тот из комнаты. — Приехал пораньше. Меня впустил уборщик. Надеюсь, ты не против?

Руденко положил копченую рыбу, банку икры и батон ароматной колбасы — плотной, с вкраплениями перца — на поднос, достал из буфета стаканы и тарелки и вернулся, нагруженный всем этим, в гостиную.

— Признаюсь: чтобы скоротать время, я вскрыл запас твоего английского скотча. — Панов пристыженно поднял стакан.

Руденко отмахнулся от шутливого извинения.

— Может быть, еще стаканчик, чтобы икра лучше шла? Будь добр, налей нам обоим. — Он снял китель и повесил на спинку стула.

Панов наполнил стаканы. Эти двое соперничали большую часть жизни, начиная с тех пор, как были командирами подводных лодок. До чего быстро пролетело время! Волею судеб они стали основоположниками ведущей военной отрасли Советского Союза. Однако с возрастом рвения у них поубавилось, и молодые технократы обошли их. Пока товарищи Руденко и Панов, словно заядлые нумизматы, собирали медали на ежегодных торжественных мероприятиях, посвященных давно минувшим победам, бумажные рыцари аппарата продвигались по служебной лестнице, щеголяя сотовыми телефонами и сертификатами о работоспособности.

Выпили.

Адмирал наполнил стаканы заново и устроился на маленьком диванчике напротив Панова. На сей раз отметили неожиданное воссоединение. Раньше появление Панова означало, что в каком-то захудалом царстве-государстве нужен любезный, представительный военно-морской атташе с жалованьем, равным дотации на адмиральскую форму. Порой Руденко везло, и он попадал в приличную страну. Так, он провел три незабываемых года в Италии в качестве второго секретаря посольства. На Западе он пил, наслаждался обществом любовницы-англичанки, жадно впитывая ее прекрасный язык, вдыхая ее культуру и аромат. Больше, чем за выдающиеся военные заслуги, его ценили за лингвистические способности.

— За Папу, — сказал Руденко и поднял стакан.

— За Папу. — Панов задержал взгляд на большом, писанном маслом полотне, висящем на противоположной от камина стене.

— А-а, — заметил он, — еще картин подсобрал…

— Да. Инга Добенская.

— Не вполне в духе соцреализма, — хихикнул Панов. — Полуголые девицы на… э-э… пляже?

Руденко пожал плечами:

— Она была молоканкой. А кому дано постичь душу молоканских христиан? Тем не менее сильный живописец. Впечатляет, даже если не до конца понимаешь. Эта картина напоминает мне о днях юности, прошедших на морском побережье. И еще кое о чем… — Мысль ускользнула.