Ледяной ад - Страница 2

Водитель хлопнул Верно по руке раскрытой записной книжкой. Это был ежедневник Анни. Верно взял дневник и прочел первое, на что упал взгляд:

...

20 октября.

Вчера вечером устроили прощальную вечеринку со сливовым пирогом и чаем с ликером. Лидия Тараканова сегодня нас покинет, если подводная лодка сможет подойти к полынье. Полынья неуклонно и необыкновенно быстро затягивается. В этом году, похоже, найти нас будет так же легко, как иголку в стоге сена.

Но их нашли. Доктор Тараканова уехала. Анни Баскомб отметила это событие с присущим ей сарказмом: «Слава Господу за его милости! Ура!»

Верно с улыбкой закрыл записную книжку. При других обстоятельствах он присоединился бы к ликованию Анни. «Скатертью дорога!» — сказал бы он. Ох и вредная была женщина! Требовательная, визгливая, неуживчивая… Работать бок о бок с ней целый год было сущим адом.

В наушнике прозвучал встревоженный голос водителя:

— Выйдите на улицу.

Верно без промедления покинул палатку.

Слышался пульсирующий звук: один из спасателей вызывал остальных при помощи сигнала тревоги. Кто-то сообщил об обнаружении фургона. Станция «Трюдо» в четырнадцати милях к северо-востоку подтвердила получение сообщения и попросила держать ее в курсе событий. Водитель сверялся с прибором глобального позиционирования и картой местности. Источник сигнала находился в четырехстах ярдах впереди, в направлении близлежащей каменистой возвышенности, известной как гора Маккензи.

— Пойдем, — позвал Верно, забираясь на высокое сиденье «хорька». Снегоход двинулся, плавно покачиваясь на боковых рессорах, — огромные колеса на мягких шинах покатились, едва Верно пристегнулся.

Хреновые ремни. Зачем они вообще здесь нужны? Самое большее, на что способен «хорек», — восемнадцать миль в час. Электродвигатель заводился от алюминиевых батарей, что было удобно в условиях холода, и работал на водородном топливе, безвредном для окружающей среды. На этом настаивал Королевский комитет. Господи, как Верно скучал по реву обычного двигателя внутреннего сгорания! Гусеничный снегоход на бензине, по размерам вдвое меньше «хорька», способен развить скорость в два-три раза выше, и к черту последствия для природы! Скорее бы добраться до своих людей. В арктических условиях каждый миг, проведенный на морозе, может стать последним.

Верно выругался. Его укачивало.

— Не машина, а надувной мяч! — сказал он.

— Чего? — переспросил водитель. Его лицо скрывала защитная маска.

— Ничего. Поезжайте быстрее, — отозвался Верно. — Allez, allez. Schnell, черт подери!

Стемнело и похолодало. Воскоподобная красная ленточка над горизонтом пропала. Встроенные в шлем электронные часы показывали 13.47.

Мимо, словно прогулочная яхта на круизе, пронесся гусеничный катамаран бригады медиков — он был больше и быстроходнее, чем «хорек». В одном крыле расположился персонал, состоящий из штатной медсестры станции и исследователей, вызвавшихся работать медтехниками в чрезвычайной ситуации, в другом — аппаратура; отсеки соединялись балками, которые вибрировали, когда катамаран скользил по льду. Лебедка, подвешенная в середине, звенела, ударяясь о раму, словно пожарный колокол. С противоположной стороны приближались семь пар фар, сжимая кольцо вокруг участка, где пропали ученые. Через неровное ледяное поле шли машины с высокой посадкой; свет фар подпрыгивал на ухабах. Если годовалый лед — гладкий и ровный, то застарелый — весь в торосах. Верно на подъемах раскачивался из стороны в сторону.

Огни прожекторов слились в яркую точку, и лед засиял голубым и зеленым цветом.

Лучи высветили три фигуры, навзничь лежащие на льду.

— Kurat! — выругался водитель, когда машина взобралась на небольшой торос и накренилась. Справившись с управлением, эстонец подогнал «хорька» к большому катамарану.

Сначала Верно показалось, что лежащие шевелятся, но вскоре стало ясно, что это трепет не тел, а их одежд на легком ветерке.

Верно выпрыгнул из снегохода и поспешил вслед за медработниками, улавливая через наушники их тяжелое дыхание.

Немецкий врач Ули склонился над Юнзо Огатой, японским геофизиком. В двадцати футах от Огаты лежали Анни Баскомб и Минсков, их тела были изогнуты, как у цирковых гимнастов, ноги русского едва не касались верхушки шлема.

Верно беспомощно остановился неподалеку от трупов.

Ули ножом разрезал костюм Огаты. Высвобожденные тепло и влага разлетелись наподобие ледяного конфетти.

Ули прижал провода кардиомонитора к полоске обнаженной груди, мгновенно посеревшей на морозе. На экране появились красные цифры и едва различимые волнистые линии. Числа, близкие к нулю. Сердечная деятельность минимальна.

Ули ввел трубку, припаянную к канистре, в трахею Огаты. Горячая, 105 градусов по Фаренгейту, струя кислорода ворвалась в легкие, предотвращая смертоносное воздействие на сердце стылой крови, которая отхлынет от конечностей, если пострадавшая придет в себя.

Затем Ули ввел лекарство в бедро Огаты, проткнув шприцем несколько слоев костюма, и приподнял веко женщины, проверяя реакцию зрачка.

Зрачка не было. Ули оттянул другое веко. То же самое.

У иннуитов существовало сказание об охотнике, у которого замерзли и побелели слизистые оболочки глаз.

Верно подошел и опустился на колени, чтобы взглянуть на глаза Огаты. Нет, они не замерзли — их просто не было. Ни зрачков, ни радужных оболочек.

В поисках объяснения Эмиль Верно обернулся к Ули, но тот, сам ничего не понимая, лишь отчаянно давил на грудь Огаты.